О фильме Кирилла Серебренникова «Ученик». Работа зрителя

Рецензия патролога Г. И. Беневича специально для Островов

Примечания автора всплывают в тексте, если на них навести мышку, например, как здесь [1] — и их тоже надо читать!

 Дисклеймер и мотивация

Начну с дисклеймера. Я не киновед и не спец по современной литературе, тем более драматургии (а фильм сделан после того, как тем же режиссёром был поставлен спектакль по пьесе Мариуса фон Майенбурга «[М]ученик»). Так что взялся я за эти заметки, не претендуя ни в коей мере на профессиональную рецензию. В искусстве кино я понимаю не более, чем рядовой зритель-дилетант. Тем не менее, я решил взять слово, когда посмотрел фильм и убедился, что другие отзывы о нем, точнее трактовки этого фильма – а я прочел их довольно много, хотя конечно не все, – не совпадают с моей. При том, что и мое понимание выкристаллизовалось не сразу, а сперва было более или менее таким же, как и у многих. Но потом (в ходе одной дискуссии в фейсбуке) пелена спала (как мне теперь кажется) и сложилось то, чем я хочу поделиться.

В интервью «Новой газете», посвященном прежде всего данному фильму, режиссер фильма, К. Серебренников, когда журналист предложил ему что-то объяснить в фильме, в ответ уклонился и, в свою очередь, пригласил нас, зрителей, к работе: «Кино снято, дальше начинается работа зрителя. Я за сложность интерпретаций, против упрощения. И в моих любимых жанровых фильмах есть эта 3D этическая и нравственная амбивалентность, которая притягивает, тренирует наши внутренние мышцы». После такого приглашения, грех отказаться от – не люблю этого слова, но здесь уместнее не подобрать – соработничества с автором. Тем более что авторов тут несколько – автор пьесы, легшей в основу сценария к фильму, и режиссер кинофильма, не говоря об актерах. От предложения попасть в такую компанию трудно отказаться. Был и еще один тайный мотив, который я раскрою тем, кто доберется до части под названием «Одна древняя парадигма». Но прыгать туда сразу не советую: без всего предыдущего разбора ничего будет не понять. Скажу только, что это нечто, относящееся к моему основному роду занятий. Итак, – теперь уже я обращаюсь к читателю сих строк – давайте вместе потренируем наши внутренние, т.е. «внутреннего человека», мышцы.

Масштаб

А почему собственно этим вообще стоит заниматься? Мало ли снимается фильмов, ставится спектаклей. Ну, да, режиссер известный, фильм получил какие-то там премии. Но мало ли вообще таких, получающих премии фильмов и известных режиссеров… Тем более что и премия не самая главная, если говорить о Каннском кинофестивале. Откровенно говоря, мне лично до премий вообще нет дела. А вот то, что пьеса Мариуса фон Майенбурга «Мученик», поставленная в Германии только в 2012 г., ставится сегодня по всему миру, включая не только Германию, Францию, Англию и США, но и такие страны, как Румыния, Израиль, добралась она даже до Ташкента… Это уже произвело впечатление.

Еще больше поразило то, что, когда я еще до чтения самой пьесы немецкого драматурга посмотрел фильм, было ощущение, что он про наши, сугубо российские проблемы. Ну как же… пресловутые вопросы об оскорблении религиозных чувств, о преподавании религии в школе (ОПК), о религиозных фанатиках… Казалось бы, это все наше, родимое, до боли знакомое и даже набившее уже оскомину. Зная, что К. Серебренников воспользовался пьесой немецкого драматурга, я, пока не прочел текст пьесы, был уверен, что он сильно адаптировал оригинал. Каково же было мое удивление, когда обнаружилось, что почти все ключевые в отношении перечисленных проблем диалоги он сохранил где на 80, а где и на 90 процентов. И вот такую пьесу сейчас ставят по всему «цивилизованному миру». Значит, все эти проблемы, к которым нужно еще прибавить отношение между научным и религиозным мировоззрением, сексуальное воспитание в школе, тема антисемитизма, отношение к геям… – все эти проблемы являются злободневными не только у нас. В общем, это приятно – чувствовать себя, пусть и в таком может быть и не самом достойном отношении, но все же частью нравственной проблематики «большого мира». Честь и хвала К. Серебренникову за то, что он своим спектаклем и своим фильмом «включил» нас в большой культурный контекст.

Было бы весьма интересно, но мне это не по силам, сравнить постановки пьесы Мариуса фон Майенбурга в разных странах и у разных режиссеров. Наверняка это дало бы богатую пищу для размышлений, и многое бы сказало о специфике национальных культур. Но наша задача более скромная – обсудить и попробовать понять фильм К. Серебренникова. Я сосредоточусь именно на фильме, поскольку спектакля в «Гоголь-центре» мне, как и многим другим, пока не посмотреть, а фильм идет по всей стране. Что касается текста пьесы фон Майенбурга, то я ей тоже буду пользоваться (как и режиссер), главным образом, русским переводом [2], но не для того, чтобы его анализировать, а чтобы лучше понять мысль К. Серебренникова, сравнивая отдельные места пьесы с фильмом. Занятие захватывающее!

Кто главный герой?

Изменений в пьесу фон Майенбурга К. Серебренников внес немного, но они весьма существенны. В оригинале пьеса называется «Märtyrer», т.е. «Мученик». Никакой двусмысленности в названии нет, и это упрощает трактовку произведения, хотя и дает, как будто, меньшую работу нашим «внутренним мышцам» (впрочем, в немецкой пьесе смысловая «объемность» достигается иными средствами, о чем чуть ниже). Факт тот, что уже русский переводчик пьесы, А. О. Филиппов внес замечательную двусмысленность в ее название, переводя Märtyrer как [М]ученик (так называется и спектакль), а в фильме режиссер сдвинул название еще на один шаг от первоначального, отбросив «М» и оставив: «Ученик». Казалось бы, это обеднило и даже исказило произведение, но в действительности, в его трактовке появилась новая объемность, за счет новой загадки.

Кто этот «ученик», которого поставил в центр режиссер? Казалось бы все ясно, это главный герой – школьник Веня Южин [3], впавший в религиозный фанатизм на почве чтения Библии в пубертатном возрасте на фоне семейного неблагополучия – безотцовщины. [Здесь впору оговорить, что сюжет я пересказывать не буду и пишу для тех, кто фильм смотрел]. Но в фильме есть и еще один важный персонаж – Гриша Зайцев [4], «любимый ученик» (в евангельской парадигме) Вени, как он сам себя понимает (Веня же это благосклонно принимает). И хотя тут возникает некая – вполне творческая – двусмысленность, я разрешаю ее в пользу Гриши, не потому, что он мой тезка, а потому, что он-то и оказывается в фильме мучеником, ну или жертвой (в этом еще предстоит разобраться), потому что фанатик Южин его убивает.

Вероятнее всего, и фон Майенбург имел в виду именно этого героя (у него его зовут Георг), когда называл свою пьесу «Märtyrer», хотя, надо сказать, в его пьесе есть и еще один претендент на «мученика», точнее мученицу, – атеистка учительница биологии Эрика Рот, которая одна из всей школы попыталась что-то сделать, чтобы спасти Беньямина Зюделя (так зовут у него Веню) от захватившего его духа фанатизма, а в результате вступила с ним в борьбу. В оригинальной пьесе, проигравшая эту борьбу Эрика Рот, изгнанная преподавательским коллективом (тот занял страусовую позицию и в конечном счете поддался манипуляциям фанатика Беньямина), то ли впадает в страшную истерику, то ли совсем сходит с ума; она приколачивает себя стопами к полу в школе со словами: «Я здесь на своем месте». Казалось бы, и она тоже мученица. Но К. Серебренников не оставляет ей такого шанса – у него эта героиня, Елена Львовна Краснова [5], приколачивает к полу не свои стопы, а свои кроссовки, таким образом ее жест становится чисто символическим, да и на сумасшествие он не похож, по крайней мере, она не произносит ту полу безумную тираду, которую Эрика Рот, приколотившая себя к полу, произносит в пьесе.

Жест Елены Львовны в конце фильма ближе к какому-то просветлению или к лютеровскому «я здесь стою и не могу иначе», чем к безумию. По крайней мере, зрителю дается шанс его так понять. Не случайно, многие критики считают, что именно эта учительница является положительным героем пьесы. Один из них так и написал:

«Кирилл Серебренников перенес в кино свой знаменитый спектакль “(М)ученик” и в этот странный период, когда общество и культура, кажется, уже отчаялись найти “позитив” и “героя нашего времени”, такого героя, точнее героиню, нашел, такой позитивный пример дал. Эту героиню играет Виктория Исакова».

Эти слова кинокритика в сокращенном виде вынесли даже на заднюю обложку опубликованного перевода пьесы «[М]ученик» фон Майенбурга, и, надо сказать, очень многие отзывы о пьесе содержат мнение, что эта героиня и является в пьесе главной положительной, наряду с главным «отрицательным героем» – Южином.

Такое впечатление, что СМИ (только либеральные или вообще все?), ожидают от К. Серебренникова, именно такого главного месседжа – героем фильма (как и спектакля), причем единственным по-настоящему положительным, объявляют противостоящую религиозному фанатизму и подпавшему под его влияние конформизму большинства учителей, учительницу-атеистку, носительницу либеральных ценностей. Вот только некоторые примеры такого понимания:

«Героиня Исаковой отбегает в сторону, прибивает к полу свои кроссовки и отчаянно кричит, что она никуда не уйдет и останется здесь. Так что спектакль Серебренникова заканчивается сильнейшей гражданской деклараций, под которой зрительный зал подписывается своей овацией: если театр не сдастся, мы тоже никуда не уедем и будем бороться здесь» («Новая газета», 24 июня 2014 г.).

То есть спектакль толкуется злободневно, мол, он о том, что «мы не уедем», будем бороться здесь – со всяким религиозным мракобесием, диктатурой и поповщиной (напомню, что к остальным учителям в деле изгнания Елены Львовны примыкает преподаватель ОПК, о. Всеволод). Или другой отзыв:

«У Майенбурга она [т.е. учительница биологии. – Г.Б.] кончает самоубийством [6]. В русской версии — стоит перед педсоветом, уже готовым изгнать ее из школы, глотая слезы и твердя с лютеровским пылом: “Я отсюда не уйду, потому что мое место — здесь. Я отсюда не уйду, потому что здесь мое место…” Самоощущение “русской демократической интеллигенции” в Москве-2014 зафиксировано и сыграно очень точно» (Газета.ru 16 июня 2014 г.).

Наконец, в еще одной рецензии эта учительница биологии уже прямо называется мучеником:

«Учительница отказывается уходить — и прибивает кеды гвоздями к полу, как будто отвечая этим жестом на двухметровый крест, сколоченный ее недоброжелателем и оказавшийся наутро на школьной стене. И становится ясно, что вынесенное в название слово “мученик” относится только к ней» («Известия», 17 июня 2014 г.).

Как видно из этих отзывов, почти все единодушно считают Елену Львовну главным положительным героем, а некоторые утверждают, что она единственный мученик, при этом не обращают внимание, что мученик вообще-то слово мужского рода, да и в спектакле К. Серебренникова, она даже и крови-то не проливает, а приколачивает свои кроссовки! Роль Елена Львовны во всей пьесе и фильме, безусловно, весьма значимая, и мне бы не хотелось принижать ее. Она, конечно, символизирует один весьма важный этический и нравственный, как и мировоззренческий полюс в этой вещи. Но все же считать ее мучеником, да еще единственным, как в отзыве в «Известиях», неверно. Совершенно ясно, что на имя мученика, куда с большим основанием претендует мальчик для битья и изгой класса, хромой Гриша Зайцев, убитый фанатиком Южиным за то, что он отказался убивать Елену Львовну. Мы еще вернемся к этому эпизоду и разберем его детальней, пока же мне хотелось бы ясно высказать свое мнение о том, какой же герой является ключевым (слово «главный» здесь не очень подходит) в фильме К. Серебренникова.

В интервью «Новой газете» режиссер и сам слегка раскрывает свои карты, указывая на то, как следует понимать название фильма, то есть к кому по преимуществу относится его название «Ученик»:

«Обозреватель “Новой”:

— Ты изменил претенциозное название “Мученик” на “Ученик”. Трудный подросток Вениамин с его бунтом телесным и духовным, с его агрессивными проповедями — ученик не Бога, но дьявольски незрелого общества?

— В большей степени имеется в виду сверстник Вениамина, его одноклассник Гриша, для которого Веня — Учитель. Хотя в названии есть некоторая общность. Ученик — это любой».

Как мы видим, К. Серебренников, в духе идеи своих 3D интерпретаций дает множество толкований, но среди них почетное место занимает то, что «Ученик», вынесенный в название фильма, это, прежде всего, Гриша Зайцев. Этот же герой (под именем Георг Хансен), как я понимаю, является мучеником (Märtyrer) в пьесе фон Мейенбурга (не назвал же тот пьесу: «Märtyrerin», «Мученица»). Так что русский режиссер при всем творческом прочтении немецкой пьесы сохранил, как мне кажется, ключевой характер этого персонажа. Между тем, в подавляющем большинстве отзывов о фильме и спектакле, которые мне довелось читать, весь акцент перенесен на главного отрицательного героя – Южина и на его антипода – Елену Львовну, а ключевая, хоть и не главная, роль Гриши Зайцева не оказывается в фокусе. Между тем, без понимания роли этого персонажа, невозможно правильно понять и других главных героев, прежде всего Елену Львовну и то, что произошло с ней в финале.

Такое впечатление, что геройство последней в фанатичном отстаивании «либеральных ценностей», как и сама приверженность последним критиков и рецензентов спектакля и фильма, не позволили объективно оценить эту вещь. От режиссера, который неоднократно в последнее время выступал с довольно смелых гражданских позиций, ожидали, видимо, лишь очередное такое выступление, но уже в форме кинофильма. Между тем, в том же интервью «Новой газете» К. Серебренников недвусмысленно заявил: «Сегодня я не уверен ни в чем, в том числе в либеральной интеллигенции». Это фраза режиссера может помочь избавиться от лишних иллюзий на счет слепой приверженности К. Серебренникова «стану либералов». Если он и отстаивает либеральные ценности, то не закрывая глаза на некоторую ущербность однобокого и слишком идеологизированного либерализма, атеизма и проч. в том же роде. И его героиня – Елена Львовна выведена вовсе не как однозначно положительный герой, но как герой, который сам в своем фанатичном противостоянии духу мракобесия, поповщины и всяческой несвободы не добился желаемого результата и чуть не сломался [7]. Вспомним, что она бы оставила поле битвы, ушла бы из школы, будучи изгнанной всем педагогическим коллективом, если бы ей не явился убитый Южиным Гриша. Только после этого явления Елена Львовна возвращается на изгнавший ее педсовет и заявляет, что она на своем месте, и никуда из школы не уйдет, а затем утверждает это символическим приколачиванием кроссовок в классе. Ее дело и ее позиция оказывается спасенной никем иным, как явившимся ей мучеником Гришей. Вот почему именно его я считаю если не «главным», то ключевым героем этого фильма – той жертвой, которой (по Рене Жирару, «Насилие и священное») держится вся конструкция этого произведения.

Про геев

В пьесе фон Майенбурга эта тема звучит во весь голос – хромой Георг, изгой в классе, над которым смеются и издеваются все парни, выведен как человек, имеющий однозначную половую ориентацию, хотя, понятное дело, не начавший ее еще практиковать в полной мере. Красноречивее всего это видно из эпизода, когда после признания Георга Беньямином любимым учеником, выпивший Беньямин задремал, а Георг поцеловал спящего в губы, от чего тот очнулся и обрушился на Георга с гневной обличительной тирадой. Ну как же – его любимый ученик оказался по библейским нравственным меркам носителем порока, который достоин Божией кары! Бедный Георг пытается оправдываться и проговаривается, объясняя свой поцелуй: «Я не знаю, но ты лежал, и у тебя губы еще блестели от пива». Чувственный момент в немецкой пьесе однозначен, он подчеркивается в ней еще в нескольких местах. Я не буду на этом останавливаться, кто хочет, найдет их сам. Отмечу лишь, что в фильме К. Серебренникова большинства этих эпизодов нет или они не могут столь однозначно толковаться.

Так, в ключевой сцене поцелуя, Гриша целует Веню не спящего, и, объясняя свой поступок ничего не говорит о привлекательности его губ. Это Южин воспринял поцелуй Гриши как проявление порочной, проклятой Библией сексуальности, на самом деле, его можно воспринять и как проявление любви в подражание тому, что описывается в Евангелии. Мы совершенно не обязаны смотреть на этот символический жест Гриши глазами Южина. Особенно если иметь в виду, что на его восприятие этого поцелуя наложил отпечаток случай, когда незадолго до этого сам Южин был оскорблен в лучших чувствах пытавшейся соблазнить его Лидой. Она, застав Южина в классе, когда тот пытался исцелять хромоту Гриши путем наложения рук на его обнаженное бедро [8], бросила ему, что, мол, теперь ей все понятно, почему Южин (в отличие от остальных парней) не падок на ее прелести – он оказывается просто «педик». Южина это обвинение страшно оскорбило – как же, он, проповедник библейской нравственности, и обвинен в страшном грехе! После этого Южину целование Гриши было как гром с ясного неба – его ученик пошел за ним не из-за веры в него и его идеи, а потому что мужеложник! Что поцелуй мог быть искренним проявлением любви, Южин даже не подозревает.

Надо сказать, что и фанатичная атеистка Елена Львовна, когда она набрасывается на Библию, штудируя ее и стараясь побить тем же оружием религиозного фанатика Южина, доходит до именно такой, «гейской» трактовки заповеди любви, данной Христом ученикам. Заповедь «да любите друг друга» (Ин 13:34) она трактует в разговоре со своим любовником, учителем физкультуры, в том смысле, что Христос создал общину гомосексуалов, которой и дал заповедь однополой любви друг к другу. Это все и объясняет! Сюда же у нее попало и описание того, как любимый ученик Христа возлежал у Его груди [9]. Ясное дело – гей. Разумеется, Елена Львовна, будучи либералкой, не считает гомосексуальность каким-то страшным грехом. Но для нее, атеистки, это вполне возможное объяснение любви, царившей в апостольской общине.

Сводя все эти наблюдения вместе, можно сказать, что находящиеся на двух полюсах – фанатик Южин, обвинивший Гришу в страшном с его точки зрения пороке, и атеистка Елена Львовна, не считавшая гомосексуальность пороком, но не видящая различия между нею и евангельской любовью, одинаково не были способны различить любовь и похоть.

Хорошо, но был ли Гриша пусть, как это говорится, еще не практикующим, но «латентным» гомосексуалом? У фон Майенбурга ответ однозначный – да, был, причем уже не могущим удержать себя от проявлений этой гомосексуальности с налетом чувственной похоти [10]. У К. Серебренникова такой однозначности нет, хотя намеки на это вроде и присутствуют, в любом случае, он оставляет самому зрителю возможность посмотреть на Гришу либо взором фанатика Южина (мало чем отличающимся в этом от взгляда на апостолов просвещенной Елены Львовны) и увидеть в нем «педика», который пошел за Южиным и уверовал в Евангелие исключительно из-за своей вытесненной гомосексуальности, либо совсем другими глазами, и увидеть целование Гришей Вени в ином, евангельском свете, о чем говорят и (буквально взбесившие Южина) слова Гриши, объясняющие его целование: «Это не разврат, я уверен, что Бог поступил бы так же». Богом он здесь, конечно, называет Христа, что весьма знаменательно! Выбор за зрителем – каждый решает сам. И в этой неоднозначности – замечательная находка К. Серебренникова (вероятно, ему в этом невольно помогло российское законодательство!), который ведь снимал фильм не как какое-то житие святого, где никакой двусмысленности быть не должно, а как проблемное кино, заставляющее зрителя занять ту или иную нравственную позицию, как занял ее в конечном счете, пройдя через пробуждение и страшное искушение, и Гриша, этот ключевой герой фильма [11].

Не убий!

Финал фильма К. Серебренникова, от понимания которого зависит понимание всей вещи, содержит несколько загадок и заметно отличается от финала пьесы фон Майербурга. Я уже упоминал об одном отличии: Елена Львовна не приколачивает свои стопы к полу в школе и не сходит с ума, а скорее, напротив, утверждается в понимании своего места и своего дела. Другое отличие связано с характером и описанием смерти ключевого героя. У фон Майенбурга он приходит в школу сам, с проломленным черепом, чтобы предупредить учительницу биологии о готовящемся Беньямином покушении на ее жизнь, и уже здесь, в школе умирает со стихом из «Песни Песней» на устах [12], не выдавая своего убийцу, ведь предупреждение Эрики Рот это еще не обвинение в том, что Беньямин убил его, Георга.

У К. Серебренникова Гриша является после смерти Елене Львовне в своем человеческом облике и даже в своей обычной светлой одежде (Южин всегда одет в черное) на лестничной площадке в школе [13], и при этом говорит, что он был без шлема и «это все-таки случилось». Можно подумать, что его сбила машина (так это поняли поначалу и в школе, когда сообщили о ЧП). Действительно, Елена Львовна за несколько дней до этого предупреждала Гришу, что он зря ездит на мотороллере с отцом без шлема и просила никогда этого не делать, даже подарила ему свой. Но на самом деле, «без шлема» в устах убитого (но значит не умершего!) Гриши, я думаю, это метафора для беззащитности. Гриша не берег себя, доверился Вене, вообще был открыт. Однако, в фильме Гриша, такой, каким он явился, проговаривается, предупреждая Елену Львовну о грозящей ей гибели: «он Вас тоже убьет». Так что никаких сомнений, что Гришу не сбила машина, а убил Южин, быть не может.

Как бы то ни было, после этих слов мальчика Елена Львовна находит в себе силы и возвращается на педсовет, а затем, вновь изгнанная оттуда после заявления, что «не уйдет!», символически приколачивает кроссовки к полу в классе, повторяя: «я здесь на своем месте, а вот вы [т.е. все остальные учителя. – Г.Б.] – нет». Если религиозный фанатик Южин, которому она противостала, – убийца, то права была она, а не все остальные учителя. Знание это было куплено кровью Гриши, который и убит-то был из-за того, что отказался убивать Елену Львовну по наущению своего духовного «учителя», Южина.

Как Южин пошел на это убийство? Как таковые, убийства он разрешил себе давно – решив убить Елену Львовну как врага Божия. Что касается решения убить Гришу, то в фильме его созревание показано очень точно – сначала, после поцелуя, Южин понял, что Гриша – педик и достоин небесной кары. Затем он узнал, что Гриша его обманывал, обещая убить Елену Львовну, и даже не попытавшись это сделать (т.е. залить воду, как они собирались, в тормоза на ее мотороллере). Теперь же, ровно напротив, противясь Южину, требующему исполнения задуманного, Гриша закричал: «нельзя никого убивать»! Так ученик окончательно вышел из-под гипнотизирующей власти своего духовного учителя, под которой в той или иной степени (хотя бы и поддакивая ему) находился до самого этого момента. Вместо этого он явил себя учеником не Южина, но давшего заповедь: «не убий!».

Вот после этого Южин, бросив Грише: «Иуда!», то есть назвав своим предателем, – понятно, что при этом сам себя он поставил на место Христа, – убивает его ударом камня по голове, дав при этом Грише читать стих Писания: «Да и все почти по закону очищается кровью, и без пролития крови не бывает прощения» (Евр. 9:22). То есть Южин поставил себя на место Христа (фактически стал антихристом) и присвоил себе суд. В то же время Гриша окончательно вышел в этой финальной для их отношений сцене из-под очарования своего учителя, став мучеником за Господню заповедь: «Не убий!» и умерев с теми словами на устах, которые относятся к жертве Христовой. Так он стал причастен этой Жертве [14].

Именно благодаря этому мученичеству в конечном счете обрела уверенность в своей правоте и правильности своего противостояния духу мракобесия, тирании и поповщины и учительница биологии Елена Львовна. Кроме того, Гриша ей и просто спас жизнь. Таков финал фильма, каким он мне представляется. Настоящее толкование фильма не сводит его к однобокому пониманию как исключительно отстаивающему либеральные ценности (как трактует этот фильм большинство критиков). Сами либеральные ценности и его носитель, в данном случае, Елена Львовна, как оказалось, нуждаются в ком-то, кто готов умереть за заповедь любви к ближнему в ее минимальном выражении: «не убий!».

Не-герои и всякое другое

В фильме еще много интересного, что можно было бы обсуждать и толковать. Ну, хотя бы тема О(о)тца: Веня жил в семье без отца, в то время как его имя В(Б)еньямин означает на иврите «сын моей правой руки», или «счастливый сын», но счастливым сыном земного отца он точно не был. Тема О(о)тца то и дело всплывает в устах, то Вени, то его антипода – учительницы биологии, например, когда та произносит тираду против патернализма в учении о Боге Отце. Эта тема играет ключевую роль в момент решения принести жертву во славу Отца, когда Южин несет сколоченный им крест в школу [15]. Не встречал, чтобы кто-либо разбирал, говоря о фильме, эту тему, но наверняка такие разборы скоро появятся (фрейдизм и его приложение к христианской религии, как говорится, «рулит»).

Нет нужды отдельно останавливаться и на социальных темах этого фильма, роли в нем портрета президента или георгиевской ленточки на груди учительницы истории, как и ее «отдающие должное» речи о Сталине на уроке; все это более или менее очевидные сигналы. Фигура округлого и как бы рассудительного, а на самом деле неплохо встроившегося в мир, на что ему и пеняет Южин, отца (опять отец!) Всеволода тоже не нуждается в особых комментариях. Разве что любопытно отметить, что его немецкий оригинал, пастор Дитер Менрат, преподаватель религиозного воспитания, мало чем отличается от этого препода ОПК (ну, или тот от него). Речи у них процентов на 70-80 совпадают. Так что пастыри человеческих душ, хорошо встроенные в систему общества и школы, оказываются похожими друг на друга независимо от конфессии и государства [16], по крайней мере, в исторически (некогда) христианских странах. Как мало чем отличаются «библейские начетники» и религиозные фанатики в разных пост-христианских культурах (почему и можно было довольно органично вложить в уста русского Вени слова немца Бени [17]).

Не требуют особых комментариев и другие учителя, в том числе и директор школы. В немецком оригинале это, правда, слегка пошловатый мужчина, а в русской адаптации строгая, еще советского образца директриса. Но все это особого значения не имеет. Важна позиция, которую все эти не-герои заняли в основном конфликте пьесы. Встав, в конечном счете, на сторону, сумевшего манипулировать ими Южина, обвинившего на педсовете Людмилу Львовну в предвзятом отношении к христианству из-за того, что она якобы еврейка (потому что «Львовна»!), а затем поверившие в клевету, что она якобы «трогала» его с сексуальными домогательствами, все эти представители педагогического коллектива, включая директрису и о. Всеволода, оказались фактическими сторонниками Южина (кому охота из-за скандала потерять свое место!), а значит и невольными соучастниками преступления. При всей своей видимой «рассудительности» и «беспристрастности», они не могли остаться нейтральными в этой ситуации суда, в которую их поставил Южин, верующий бы сказал: по попущению Божию, а неверующий: по воле драматурга и режиссера. Такого «нейтрального места» в момент суда над совестью каждого просто нет, что и показало поведение «второстепенных» не-героев.

Итак, что касается попытки понять основную идею фильма, на этом можно было бы и закончить. Но тем, кто готов пройти со мной еще одно поприще, но уже в более теоретическом, нежели нравственном ключе, рискну предложить еще одно наблюдение, позволяющее лучше понять фильм.

Одна древняя парадигма

Так получилось, что непосредственно перед тем, как посмотреть этот фильм К. Серебренникова, по основному роду своей деятельности я написал доклад на конференцию по «Никомаховой этике» Аристотеля: «Золотая середина (μεσότης) у Иоанна Кассиана Римлянина и Максима Исповедника». Часть этого доклада посвящена учению о добродетели как среднем между «избытком» и «недостатком» у христианского автора V в. Иоанна Кассиана. Не буду пересказывать этот доклад, кому интересно, может прочесть, скажу лишь, что, когда я посмотрел фильм «Ученик», меня поразило, что некоторые идеи этого древнего христианского автора, ученика монахов египетской пустыни и одного из первых монашеских учителей на латинском Западе, казалось бы не имеющего никакого отношения к нашей жизни, могут быть ключом к пониманию основных конфликтов и этических топосов в фильме К. Серебренникова. Этим наблюдением я бы и хотел напоследок поделиться.

Говоря коротко, учение Ионна Кассиана, о котором идет речь, состоит в том, что христианскому подвижнику грозят три основные опасности, соответствующие духу, душе и телу. Духу в своем «духовном» самоутверждении свойственно впадать в гордыню, презирать плоть и все плотское, например, нужды плоти или сексуальные отношения. Плоти свойственны свои пороки, о которых долго распространяться не нужно, и так понятно, но, прежде всего для нее (самой по себе) характерна полная слепота к «духовному». А вот душа, располагаясь посредине, не услаждается ни в пороках плоти, ни в устремлениях духа, а желает так прожить жизнь, чтобы, не особо греша плотскими грехами, не особо и утруждаться делами добродетели. Ей свойственно хотеть прожить удобно и «теплохладно», что, по замечанию Иоанна Кассиана, ссылающегося на Апокалипсис (Откр. 3:15—16), еще хуже, чем пороки духа и тела.

Война между духом и плотью в христианском подвижнике есть нечто установленное Богом, чтобы в нем не победила теплохладность «середины». Но есть и другое понятие «середины», при котором сочетаются горение духа в его позитивном смысле с заботой о плоти, когда не презирают ее, но, снисходя к ее нуждам в себе и других, побеждают и упраздняют духовную гордыню. Такая середина соответствует истинной добродетели, но утвердиться в ней можно лишь если отказаться от теплохладности души.

Хотя реальная жизнь всегда сложнее любых схем, тем не менее, я полагаю, что основной конфликт в фильме К. Серебренникова может быть описан и проанализирован в рамках этой, очень сжато и потому упрощенно сформулированной мной концепции Иоанна Кассиана.

В самом деле, Южин является ярким олицетворением человека, обуянного гордыней, даже олицетворением гордыни как таковой. Его гордыня не монашеская, никаких монашеских подвигов он вроде не совершает. Хотя, как сказать… Ведь в то время, как его одноклассники ведут свободную в сексуальном отношении жизнь, не ограниченную ничем и никем, он читает запоем Библию и знает ее уже так хорошо, что может цитировать наизусть почти по всякому поводу (а ведь древние монахи тоже так делали, а не только современные начетчики!). При этом он хранит девство и даже онанизмом, как все «нормальные подростки в его возрасте» (вопреки желанию его мамы), не занимается.

Цену такой добродетели мы знаем – он презирает своих одноклассников, да и вообще едва ли не всех людей, с которыми имеет дело в школе. Презирает и грозит им Божиим Судом. Его первое столкновение с социумом в фильме связано с отношением к плоти и сексуальности – он отказывается плавать в бассейне в плавках вместе с девицами в бикини, протестуя против смешения тел под водой и т.д. Его явно одолевает похоть при виде девиц в бассейне, особенно доступной, заигрывающей с ним Лиды, и он пытается подавить похоть чтением Библии. При этом он нуждается для этого в самых суровых отрывках из нее – про скорый Суд и наказания Божии. Весь этот внутренний конфликт духа и плоти в Южине идет за счет плоти, и, в конечно счете за счет любви к ближним, которых он все больше и больше презирает.

Антиподом Южина в фильме выступает учительница биологии Елена Львовна, которая попутно преподает и половое воспитание. Для нее не составляет проблемы раздать морковки и учить довольно уже взрослых школьников, как одевать на них презервативы. Во всем, что связано с плотью и сексуальностью, она, что называется, без комплексов. Ни гомосексуальность (ведь наука доказала, что даже у животных некоторые особи рождаются с такой ориентацией, а люди – часть животного мира), ни нормальная сексуальность у нее никаких проблем не вызывает. Сама она сожительствует с учителем физкультуры вне всякого брака, а до этого у нее был другой партнер, от которого ей остался мотоциклетный шлем. К религии, тем более монотеизму, христианству, как и вообще к духовной проблематике она совершенно слепа. Верить в Бога Отца в наше время – значит потворствовать диктаторской модели, как бога, так и земного правления.

Елена Львовна не понимает и того, что такое христианская любовь; община Христа ей представляется какой-то однополой мужской коммуной. Одним словом, в фильме в несколько даже утрированном виде, она представляет собой полюс «плоти», для которого характерен в данном случае не столько какой-то специфический разврат, сколько полная слепота к миру духовному, к духовной проблематике, к Св. Писанию, религии и т.д. В результате, она вступает в фанатичный по форме, да и по сути спор с Южиным и стреляет в него цитатами из Библии как заправский лектор по научному атеизму, только с куда большей страстью.

Что же касается теплохладной середины, то ее в фильме в наибольшей степени олицетворяет православный священник о. Всеволод. С одной стороны, он не видит ничего плохого в увлечении Южина Библией, с другой, – когда ему не удается вписать Южина в церковную жизнь, как-то «смирить» и сделать полезным для Церкви, он говорит ему, что тот впал в гордыню, обуян бесами, т.е. как будто дает правильный диагноз его состоянию. Но предложить Южину что-либо привлекательное он не может, т.к. по сути предлагает угасить свой пыл, свое, как кажется Южину, духовное горение. Сам о. Всеволод, как не без оснований считает Южин, – теплохладен, и вариант христианства, который он предлагает, – для слабых духом, это какая-то вялая религиозность (ее наглядно изображает группа прихожан о. Всеволода, совершающих молебен в спортзале [18]), совершенно не отвечающая тому духовному горению, которое чувствует в себе Южин.

Так что о. Всеволоду со всей его «рассудительностью» не удается ни увлечь Южина, ни нейтрализовать ту опасность, которую таил в себе его полный презрения к людям духовный пыл. В фильме он опрыскивает его святой водой, словно так можно исцелить от гордыни! Когда же на последнем педсовете приходит решительный момент, сам о. Всеволод сначала снова пытается переманить Южина на сторону Церкви, читая нечто из грозных предупреждений Иоанна Кронштадтского, что может быть, как ему кажется, созвучно апокалиптическому пафосу Южина, а, когда не находит ни отклика в Южине, ни поддержки среди учителей, замолкает. Далее он уже оказывается ведом Южиным, сам того не сознавая. Так, он ведется на банальный «христианский антисемитизм» Южина, который у того служит объяснением, почему Елена Львовна противостоит Южину и Кресту Христову, мол, она же еврейка. О. Всеволод (вслед за историчкой и директрисой) фактически поддерживает эту «все объясняющую» гипотезу, выдавая в себе тем самым этот столь распространенный и потому уже как бы и простительный у православных грешок, точнее не грешок, а добродетель, что он подтверждает, цитируя к случаю из антииудейского трактата Златоуста [19]. Ведется он и на клевету Южина, что Елена Львовна «трогала» его с сексуальными домогательствами (сам он, заметим, любит «касаться» своих прихожан(ок) и чтоб они благочестиво касались его). В результате, о. Всеволод участвует в ее изгнании и не находит ничего лучшего, чем предложить позвать охрану, чтоб ее вывели или обещать ей молиться за нее. Более постыдного и лицемерного поведения трудно представить. Теплохладность о. Всеволода обернулась полным сотрудничеством с антихристовым духом дьявольской гордыни, который на тот момент олицетворял Южин.

Остальные представители педагогического коллектива в большей или меньшей мере олицетворяют тот же топос теплохладности. Все они так или иначе пытаются балансировать, сохранять «золотую середину», не впадать в крайности. Даже жлобоватый учитель физкультуры, у которого, конечно, нет никаких сексуальных комплексов, говорит своей любовнице, учительнице биологии, когда та трактует общину Христа как гомосексуальную: «Ленка, тебя посадят!» [20], т.е. предупреждает от таких крайних взглядов. Он сбегает от нее, когда она с головой уходит в изучение Библии, в фанатичном противостоянии Южину. Это для него слишком, он не хочет во все это вникать. Так же точно пытается балансировать где-то посередине директриса, которой нужно и чтобы учение Дарвина преподавалось, и чтобы православие было не в обиде, да и во всем остальном пытается найти «разумную середину» [21]. «Взвешенный взгляд» на историю, в том числе на Сталина (жестокий, но эффективный менеджер), излагает на уроках и прививает детям историчка…

Но вся их взвешенность и рассудительность пасует в ответственный момент перед наглостью, ложью и клеветой Южина, который к моменту последнего педсовета уже убил Гришу. После этого он ни перед чем не останавливается, врет и клевещет напропалую, и все разумные и не теряющие, казалось бы, до конца самообладание учителя, оказываются на его стороне в конфликте с Еленой Львовной. Дьявольская гордыня находит себе союзника в лице теплохладной середины, точнее было бы наверное сказать, посредственности. Директриса, то ли поверив в клевету, то ли испугавшись пощечины, которую биологичка влепила за нее Южину, взрывается и изгоняет Елену Львовну из школы.

Теперь обратимся к образу Гриши. Веня, несомненно, сыграл огромную роль в его жизни, он пробудил в нем дух, и в этом смысле стал для него духовным учителем, открыл ему Евангелие, вселил веру [22]. Вместе с тем, эта вера у Гриши не была куплена ценой вытеснения и подавления плоти, сексуальности, как и душевной жизни [23]. Это видно хотя бы по сцене с поцелуем, да и по другим. Гриша не считает, что обнять или поцеловать своего друга и учителя — это сколь-либо греховно и постыдно. Он говорит, что уверен, что Сам Бог, т.е. Христос, бы это сделал. Не только страха или презрения к плоти и плотскому, но и никакой дьявольской гордыни, никакого презрения к людям Гриша, уверовав, не приобрел.

Даже страшный дух человекоубийства, как говорят в аскетической литературе, приразившись к нему под влиянием его учителя, укорениться в нем не смог. Приражение состоялось, когда он, стараясь угодить Вене, придумал этот план – залить воду в тормоза у мотороллера Елены Львовны. В виде игры воображения, опять же стараясь угодить Вене, Гриша даже живописал, как Елена Львовна разобьется на мотороллере. Но, приразившись к его сознанию и воображению, этот дух, не смог поразить центра личности Гриши, его сердца, его совести, и он так и не пошел на это убийство, а, когда Южин возмутился, что он еще этого не сделал, сам закричал: «убивать никого нельзя!», за что Гриша и поплатился своей жизнью. Дух дьявольской гордыни, человекоубийца столкнулся в лице Гриши с настоящим противником, который ему сумел противостать и вышел из-по его власти, точнее, избавился от этого приражения, став причастником жертвы Христовой.

Таким образом, если вернуться к концептуальной схеме Иоанна Кассиана, Гриша в конце концов занимает в ней в ходе перипетии драматического (или просветляюще-трагического?) действия, место той сердечной «середины», которая в отличие от теплохладной посредственности, сочетает в себе горение духа с искренней любовью к человеку, независимо от того, является ли он духовно и идейно близким или нет (вспомним, что Гриша, явившись Елене Львовне после смерти, спас ее от смерти; его жизнь оказалось жертвой за нее). Фактически, он придал ей уверенности и силы и в ее противостоянии духу посредственности, лицемерия и лжи, которому, как она заявила, не место в школе. Так что ее символическое пригвождение кроссовок к полу в классе после встречи с Гришей на лестничной площадке, можно расценить как некое просветление, по крайней мере, надежду на него. Неверующая и олицетворявшая до этого топос плоти, совершенно слепой в отношении духовного, Елена Львовна, увидела нечто по ту сторону эмпирического и обыденного. Есть надежда, что для нее, в конце концов, откроется и духовное измерение, которое не будет при этом омрачено мракобесием и опошлено теплохладностью.

Так что, если моя реконструкция основной мысли и послания фильма верна, то, можно сказать, что К. Серебренников попал (вряд ли специально, что еще ценнее) точно в парадигму Иоанна Кассиана. Добытое в древности знание, оказалось злободневным.

***

По окончании фильма режиссер напутствует зрителя, под бегущие титры с именами актеров, композицией британской группы Джуно Реактор (Juno Reactor) в исполнении группы Laibach «God is God» («Бог это Бог»). Вещь была написана еще в 1997 г., а не к пьесе или фильму [24], так что К. Серебренников выбрал ее специально, очевидно, чтобы создать в зрителе тот настрой, с которым он хотел бы, чтобы тот «вышел из зала» после просмотра этого фильма. Это композиция библейско-апокалиптическая, содержащая слова, угрожающие небесной карой, наподобие казней египетских и угроз Апокалипсиса. Впервые полностью эта композиция звучит в фильме в том эпизоде, когда Веня, взяв сколоченный им крест, несет его в школу, готовясь совершить то убийство, которое замыслил, как он считает, «во славу Отца». Бог в композиции предстает как Бог Апокалипсиса, карающий Судия. Что же, в конце фильма сам режиссер стал на место своего главного отрицательного героя, Вениамина Южина, грозившего всем Божиим Судом и скорой небесной карой? Не думаю.

Но в том, что режиссер в своем фильме реально поставил своих героев (и не-героев) перед судом их нравственной и духовной позиции, тоже сомневаться не приходится. На этом суде не нашлось нейтральной позиции. И мир для тех, кто через него прошел, уже никогда не будет таким, каким был прежде. Так что сопроводив этой композицией титры, К. Серебренников, я полагаю, дает понять, что его фильм следует воспринимать не только как ставящий диагноз нашему обществу (зеркалом которого является школа), и не только как просветляющую трагедию и историю про мученика за заповедь «не убий», но и, может быть даже в большей степени, как фильм-предупреждение, фильм-пророчество, но не о том, что будет, а о том, что было и есть.